Экспедиция. Встреча с тайменем на Верхней Ангаре.
Опубликовано в клубном канале Яндекс-Дзен
По заявке Гололобова рассказ о путешествии в Сибири, рыбалке и охоте.
Когда доберусь до своих портфелей с фотоархивами я дополню ими эти рассказы.
А пока: 1. Антон Иваныч сердится!
Вернувшись с БАМа, я очень часто ловил себя на том, что забываю, где нахожусь. Обычно стоило мне задуматься, как, перескакивая с мысли на мысль, я снова оказывался в лесах Ангары и Катеры. И чаще всего воспоминания были зимними: охота, путешествия и фотоохота. Как правило, воспоминания были очень сильны – на грани галлюцинаций. Вспоминая, я мог даже разглядывать детали, как бы видя всё снова. Через некоторое время я стал побаиваться за свою психику. Потом мне удалось научиться входить в свои воспоминания и выходить из них, словно включая и выключая видеомагнитофон.
Однажды мне не работу позвонил друг с БАМа - Толик. Он в отпуске ехал домой в Выборг. На работе не разговоришься, да и телефон я недолюбливал всегда. Дома сидела зануда жена. Договорились встретиться в охотничьем магазине на Литейном проспекте. Толику был нужен порох, а у меня был охотничий билет. С трудом, дождавшись смены, я пулей вылетел из проходной... наперерез Жигулю. Неожиданно весь мир как замёрз, остановился. Мои мозги заработали, словно не во мне, оценивая ситуацию со стороны с бешеной скоростью и жестокой логичностью. Водитель вдарил по тормозам. Я подумал, что мне тормозиться уже поздно (переломало бы ноги) и я, подпрыгнув, приземлился на четвереньки на вертикальный борт машины. В прыжке успел закрыться по-боксёрски – в глухую защиту. От удара об машину меня отбросило назад. В полёте решил что, приземляясь на асфальт спиной, я могу повредить позвоночник. «Павкой Корчагиным» я быть не собирался. Резко выхлестнул руки в стороны и первый удар об дорогу смягчили они. В результате счастливо отделался: всего лишь сломал головой кость предплечья и получил сотрясение мозга. На дверцах машины от коленей остались вмятины по 4 сантиметра. Водителя тоже увезли в больницу – прединфарктное состояние. Говорят, он всё спрашивал: «Зачем он прыгнул на меня?» То же спрашивали и ГАИшники когда в больнице составляли акты. Вторым вопросом было: «При аварии у Вас не было времени. Вы, что заранее всё обдумали?» Пытался объяснить – смотрели, как на человека, пытающегося из них сделать идиотов, втюхивая фантастику.
Видно это сотрясение мозга и подействовало на меня, я понял: надо снова из Питера удирать в Сибирь. Кстати, для лечения перелома очень полезны минеральные воды, которых в изобилии вокруг Байкала. Пока сращивал кость, связался со знакомыми геологами из Бурятии, уволился с работы, развёлся с женой и завербовался рабочим в геологическую партию.
В столице Бурятии меня поразил памятник Ленину «под негра» из коричневого гранита. На работу в геологическую партию оформили без проволочек. Выдали спецодежду. Заставили расписаться под обязательством «о неразглашении». В экспедиции меня приняли как непроходимого романтика – «турист». Из опасения за мою жизнь меня отдали в партнёры одному из самых опытных геологов. Потомок питерских политических ссыльных Павел обладал угрюмым и злобным характером. Его разозлила необходимость нянчиться с «чайником». На мою попытку объяснить свой опыт он нервно и брезгливо отмахнулся. Он сначала расстраивал меня своим отношением ко мне. Ну, да я уже имел опыт работы (в бригаде на БАМе) коммуниста в коллективе из бывших ЗК, в котором тебя считают низшим сортом. Да и семейная жизнь с психопаткой кое-чему научила. Я взял да и «отключил» свои ощущения от Павла, стал реагировать на него как на проезжающую мимо машину. А всё что он говорил, я прировнял к речам из радио. А я сам, вырвавшись из прогазованного города, бегал и резвился как щенок. Я радовался каждой ветке, каждому грибу, здоровался с птенцами в гнёздах, разглядывал собираемые геологом образцы и задавал ему кучу вопросов. От вопросов он исходил на желчь. Ответы… иногда давал. Злые, с издёвкой. Спрашиваю: «Как называется этот красивый камень?» «Собакид – в собак кидаться».
Весь состав экспедиции разделили на две части. Наша половина экспедиции ехала от Улан-Уде к месту работы в кузовах ЗИЛ-131. Кузова были до верху забиты аммоналом. Подойдя к машине, я сначала ловил себя на мысли: «Бежать подальше! Вдруг рванёт!» Мой шеф Павел, бравировал передо мной, сидя на мешках с аммоналом. Он умудрился из кузова машины едущей на полной скорости подстрелить в лёт глухаря из карабина. Знай наших! Рядом со мной сидел длинный и тощий геолог Костя и курил на этих мешках, как мне казалось, тоже излишне хладнокровно и нахально. Мне объяснили, что эту взрывчатку надо ещё «суметь заставить» взорваться. Я с трудом сделал вид, что и мне не страшно.
Поездка на машинах по трассе Тазы-Уоян была серьёзным испытанием нашим нервам. Позже я этот рейс не раз сравнивал с фильмом «Плата за страх». Когда подъехали к реке Баргузин, оказалось, что на мост не въехать – в паводок смыло сто метров насыпи и дороги перед мостом. Двинулись вброд. Посреди реки мотор на нашей машине заглох. Залило электрооборудование. Водитель, показав чудеса акробатики, перелез через дверь на капот, спустился на бампер и открыл капот. Побрякивая ключами, он стал разбирать и протирать сухой тряпкой детали. Ниже нас в десяти метрах рокотал порог. Вдруг я заметил, что наша огромная тяжеленная машина вибрирует, подрагивает и неумолимо сползает рывками боком к перекату. Я перегнулся через борт и глянул на колёса: вода вокруг них завихрялась, вымывала и уносила гальку. Я выпрямился и хотел спросить Костю: не опасно ли это. Костя в это время достал свои документы и тщательно упаковывал их в полиэтиленовый пакет о чём-то задумавшись. У меня сразу пропало желание задавать вопросы. Я тоже запаковал документы, фотоаппарат и плёнки. Сумку с фотоаппаратом одел через плечо и пристегнул к поясу.
После этого я стал анализировать ситуацию. В порог попадать не хотелось. Логично было прямо сейчас спрыгнуть в реку и попытаться добраться как можно ближе к берегу над порогом но, если уж сдвигает тяжеленную машину, то меня понесёт как щепку. Никто этого не делал. Шансы добраться до берега над перекатом уменьшались, по мере того как нас сносило: на перекате хоть и мельче, но течение сильнее. Меня свербила задача с тремя неизвестными, что легче преодолеть: струю над порогом, каменистый гребешок порога или, экономя силы, дать порогу сбросить меня вниз и выплывать уже в плёсе под порогом. Геологи сидели молча и нервно курили, поглядывая на водителя. Думаю, что за попытку задать вопрос меня бы разорвали. Я решил, что прыгать буду на перекате, перед тем как нас сбросит за порог и попытаюсь бежать по гребню порога.
Через пол часа расстояние от машины до переката сократилось уже в два раза. Тогда водитель закрыл капот и полез в кабину. Когда он был верхом на двери, машину сильно качнуло. Дверь с водителем понесло закрываться и ноги его прищемило. Рыкнув матом, водитель наклонился в обратную сторону от кабины. Дверь отклонилась. Водитель снова слез с двери на капот и захлопнул её. По крылу сполз на ступеньку и по колено в воде перешёл к кузову. Затем, обругав себя, выдал: «Хорошая мысля приходит опосля!». Мотор завёлся с «пол тыка», машина медленно продолжила путь через Баргузин и благополучно выехала на дорогу.
Дорогой назвать ЭТО можно было только с натяжкой. Горы Прибайкалья занимают первое место в мире по сейсмичности. Байкал это вообще-то водоём созданный рекой Ангара, заполнившей трещину между двумя щитами земной коры. Было бы правильнее назвать его плёсом. До сих пор эта трещина изменяется: шевелятся щиты и меняют рельеф местности. Трясёт там не сильно, но постоянно. Частые камнепады заваливают, а сели съедают большие куски дорог. Я жадно вглядывался в окрестности, за каждым поворотом нас ждал новый сюрприз. На одном участке дороги меня шокировал мост, стоящий на сухом месте вдали от реки. Костя охотно объяснил, что река раньше текла там но, после одного из землетрясений сменила русло.
Посреди речки Срамная стоял ярко оранжевый грузовик Магирус. Шикарная немецкая карьерная машина застряла. Водитель на бережку варил чай на примусе, с тоской поглядывая на «железного друга». Наши «ЗИЛ-131» с рыком переехали, подскакивая на подводных камнях. Магирусник повеселев, попросил нас вытащить его машину. Советский Зил-131 легко выдернул немецкий Магирус из реки, но… один мост с колёсами остался в реке между камней. Река не захотела отдавать свою добычу, а ЗИЛ не хотел оставлять ей «иностранного собрата» и в противоборстве срезало все болты. Мы все минут пять ошалело смотрели то на безколёсную машину, то на колёса, то на водителя Магируса. Бедный мужик молча сел и наблюдал, как мы тросами зацепили мост и вытащили его на берег. Когда магирусник снова обрёл дар речи, он попросил нас в ближайшем посёлке связаться с его автобазой и вызвать к нему машину-техничку. В посёлок мы попали через сутки и просьбу его выполнили. Помощь к нему приехала суток через трое-четверо. В сумме с первыми сутками и ремонтом он в горах прожил с неделю – курорт!
Геологи мне рассказали, что эта речка раньше называлась иначе, но была переименована в Срамную за свой противный нрав. Регулярно сюда пригоняли бульдозер и расчищали русло от валунов, но после любого сейсмотолчка речка приносила новые камни и заваливала брод. Срам, да и только! Так и назвали – Срамная (ударение сибиряки часто делают на последнюю гласную).
С большим нетерпением я ждал подъезда к Молочной реке и был удивлён, увидев в ней кристально прозрачную воду. Оказывается, после сильных землетрясений в неё обрушиваются скалы из известняка, и только тогда вода на некоторое время становится белой. Мне не повезло, и я посетовал на неудачу Косте. Тот посмеялся над любопытным и предложил мне вскипятить воду из речки. При закипании вода действительно стала похожа на разбавленное молоко.
В БАМовском посёлке Уоян мы остановились на одну ночь у моего друга Виктора. Приехали вечером в полной темноте. Во дворе я заметил несуразного щенка и заволок его в дом разглядеть. Оказалось что это очень крупный полугодовалый щенок лайки. Переросток был коричневый и пушистый как медвежонок. Мы с кобелём понравились друг другу с первого взгляда.
Виктор был моим должником: я ему когда-то отдал лучшего щенка моей Тундры - Катеру. Он имел глупость попросить тунгусов «натаскать» Катеру на охоту. Натаскали, отдали, а в начале охотничьего сезона увели втихаря. Друзья шутили: «Радуйся! Раз тунгус украл собаку – значит: очень хорошая собака у тебя была!» Виктор, памятуя, что долг платежом красен, предложил мне своего щенка при условии замены его любой дворнягой. Пока - суть да дело, я рванул по посёлку искать псину. Через час привёл во двор какого-то серого, благо друзей много - подарили. Застолье было с выпивкой – напоследок начальство проверяло рабочих на запойность. Навеселе провели конкурс на лучшую кличку «медвежонку». Я выставил критерий: максимум жёстких согласных. Выбрали предложенную молодой поварихой – Герцог. Правда, кликал я его чаще по-женски: Гера. Утром я уже уезжал с четырёхлапым другом, не отходившим от меня ни на шаг. Он радовался, что вырвался со двора от участи стать «дворянином».
В посёлке Кумора на берегу речки Катера нас ждала вторая половина экспедиции. Здесь прилетевший до нас на самолёте конюх экспедиции, с трудом нашёл и нанял для нас нужное количество рабочих лошадей. Лошадей там держат не многие и отдают в работу далеко не лучших – кто же кормильца отдаст! Привели одного и в первый год объезженого.
От конюха все дни несло жутким перегаром. Молодой конь Антон, не выдержав сивушной вони, рассердился и укусил его за плечо. Я пошутил: «Антон Иваныч сердится». Конюх огрел коня вожжой по морде. С этого и начался у нас с конюхом разлад.
Я пожалел коня и приласкал его, похлопывая по шее. Конь повернулся немного боком, чтобы мне было удобнее это делать, и я сразу же вспомнил эпизод из детства. Меня шеститилетнего привезли в Вологодщину на родину моих предков. Деревня состояла из десятка домов, стоявших по обе стороны дороги. За частными огородами было общественное поле – поскотина. Там пасли скот: коров и несколько лошадей. Вблизи к деревне поле было огорожено забором – выгорода. Сюда летом на ночь их всех загоняли. В уголочке выгороды был построен маленький домик – поварня. В ней варили пойло для скота. Раму в махонькое оконце вставили пока без стёкол. Молодой необъезженный конь с трудом всунул туда свою любопытную морду, посмотрел в сторону и, вынимая голову, вынул её вместе с рамой. Рама свалилась на шею, конь испугался и стал носиться по выгороде. Он никого не подпускал – наверно боялся наказания. Малолетние родственники повели меня осматривать окрестности. Вошли в выгороду, и я увидел коня с рамой на шее. Я залюбовался. Меня что-то тянуло к нему, и я медленно пошёл коню навстречу. Остальная ребятня благоразумно отстала, кто-то побежал домой. Неожиданно конь по кругу двинулся ко мне. Вот тут я испугался, но не убегать же при всех! Конь подошёл ко мне, встал боком и подставил шею с рамой. Я аккуратно приподнял её, повернул и легко снял. Конь взоржал и рысцой убежал в поле. Я, ошалев от собственной смелости, стоял с рамой в руках и смотрел ему вдогонку. Пришёл дядя, с интересом поглядывая на меня, и убрал раму до зимы в поварню. Все эти воспоминания пронеслись в моей голове как один миг. Антон стоял и смотрел мне в глаза, словно и он увидел то же или вообще он всё это знал.
Мы подружились с Антоном. Конюх заметил: « Поладили. Ну, вот и забирай его себе». Все оказались довольны. Антон с Герцогом как-то сразу спелись: ходили за мной без ссор. И так нас стало трое. Я учился вьючить Антона. «Дольше вяжешь – дальше едешь» говаривал конюх. Здесь мне пригодились туристские навыки работы с верёвками. Из Куморы я уже двигался верхом на Антоне.
В посёлках на Герцога нападали местные хозяйские собаки, охраняя свою территорию. Герцог подскакивал к Антону и семенил у самых его ног. Собаки, забоявшись длинноногого защитника, отставали и гавкали издали. Герцог перенёс ювенальную линьку – сменил щенячий пух на блестящую чёрную шерсть. На солнце ему было жарко, и поэтому из тени он вылезал не охотно. Потом хитрец Герцог выяснил: конь тоже имеет тень, и всё время на ходу и на привалах старался прятаться в неё. У Герцога было лакомство – слепни. Уж не знаю, каковы они на вкус, но Герцог не упускал возможности с клацаньем хапнуть слепня и, задумчиво пережёвывая, съесть. Антону это нравилось, и если Герцог залёг в тени деревьев, он подходил к другу скармливать кусающихся слепней. Один чудак-мужик не поняв ситуации (ему показалось, что злая собака пытается покусать губы лошадке) погнал Герцога колом. Пришлось объяснять симбиоз: Сожительство двух организмов разных видов, приносящее им взаимную пользу.
Через сутки хода от Куморы геологи организовали ночную охоту на солонце – выходах солёной глины. Копытным животным нужна соль и они регулярно ходят на солонцы грызть глину. Мы на закате впятером расположились в скрадках на поляне у пяти выходов солёной глины. На головы надели накомарники, на руки перчатки. Гул от комаров стоял как от плохого трансформатора. Четверо охотников были мужики, пятая повариха – захотела экзотики. Ночью на поле вышли косули как раз к её солонцу. Лотерея! Я позавидовал. Вдруг козы насторожились, гуран (самец косули) издал рык, и все исчезли в тайге. Мы поднялись и подошли к поварихе. Она сладко спала, громко всхрапывая. Еле добудились. Некоторые не выдержали и высказали, что они думают о: женщинах вообще; об отдельных особях, которым надо над жильём вешать красный фонарь; об отщепенцах которые берут на охоту неполноценных людей… В общем вся речь сводилась к: «Вместо свежего мяса жрите консервы!»
Тунгусы охотники носят припасы по тайге в поняге - аналог нашего станкового рюкзака. Они вытёсывают из дерева доску по размерам своей спины, привязывают к ней лямки и множество ремешков. Уходя с привала, тунгус расстилает поверх поняги свой геркаун (меховой коврик) мехом наверх и заворачивает в него свои припасы. Затем упакованный геркаун ремешками привязывается к поняге и одевается на спину как рюкзак. Ещё в Питере я задумал, как модернизировать понягу и заготовил фанерину с лямками взамен доски. На первой же стоянке в предгорьях я из кривой берёзы вытесал дугу и прикрепил её к фанере. На дугу я натянул широкий ремень с войлоком. К фанере крепился прозаичный брезентовый рюкзак. У меня получился удобный гибрид поняги и станкового рюкзака. Когда я надевал свой станок на спину, то фанера прилегала к телу только на лопатках. Не подпускала фанеру к телу дуга с ремнем, опиравшимся на тело чуть ниже талии. В жаркое время спина приятно продувалась. Любые жёсткие вещи (а у меня на маршруте их было много) можно было забрасывать в рюкзак, не боясь повредить спину.
Я в экспедиции работал маршрутным рабочим и в мой рюкзак геолог весь день складывал мешочки с образцами - проще камни и песок. Я же отвечал за наше питание и носил консервы с котелком. На некоторых маршрутах мне приходилось делать закопушки – ямки глубиной в пол метра и брать оттуда со дна пробу грунта. Для этого я таскал сапёрную лопатку.
Ну и без топора ни один себя уважающий таёжник за порог не выйдет. Всё это размещалось у меня за спиной, и изобретённый мною вариант станкового рюкзака для однодневных маршрутов был идеален. Я называл его по-тунгусски поняга. Конюх за наличие в поняге ремней и верёвок сравнивал его с конской сбруей и прозвал иронически «коняга».
Порой приходилось быть "записатором": геолог делал замер на скале угла наклона трещин а я записывал.
Ехать верхом на Антоне я выдерживал только по равнине. На горных тропах у меня начались проблемы. Когда на коне едешь вверх, то приходится наклоняться вперёд головой ниже гривы чтоб не упасть. На крутых спусках приходилось ложиться спиной на круп. Антона кусали слепни, и он методично отмахивался пышным хвостом, нередко хлеща мне по лицу. Удовольствие от такой езды ниже среднего! Мне по сравнению с другими геологами было труднее, так как Антон был самым высоким из коней. Я быстренько наелся экзотикой, слез, и весь сезон по горам мы бегали втроём: я, Герцог и Антон. Конюх вечно ворчал: «За то тебя и любит эта скотина, что ты сам как конь бегаешь, да ещё и навьюченный «конягой» как он».
К броду через Верхнюю Ангару мы выскочили совершенно неожиданно для нас и медведя. В двадцати метрах на перекате сидел огромный бурый медведь и цапал нерестовых рыбин – ленков. Не всегда получалось это у него – медведь рычал, бил лапой по воде и в азарте не замечал ни людей ни коней. Павел сорвал с плеча карабин и стал стрелять дрожащими руками по медведю. Ствол прыгал в такт шагам коня и пули ложились по воде в одном-двух метрах перед медведем. Быстро расстреляв обойму, Павел начал суматошно перезаряжаться. Я решил воспользоваться «рекламной паузой» и поучить Герцога охоте на медведя. Я зычно издал команду «вперёд» и бросился со склона к мишке. Герцог, весело помахивая хвостом, беззаботно бежал рядом, любуясь мной и не обращая внимания на медведя. Медведь вскочил, рассмотрел нас всех и дал дёру. Мой Герцог был полностью увлечён весёлой беготнёй с хозяином по тропинке и никакие медведи его не интересовали – оболтус! Я удивлённый и расстроенный вернулся к отряду. Меня встретили молча. Начальник отряда поманил меня пальцем, рассмотрел в упор: «Ты зачем без оружия за медведями бегаешь?» Моя ТОЗовка лежала у Антона во вьюке. «Щенка учил». «Сам ты щенок, чтоб больше такого не было! Понял? Поехали». Я не понял – чем недовольны, чего опасного? Ведь меня прикрывали прекрасные стрелки с карабинами.
Через день выяснилось, что Антон стал вожаком в табуне, и мне это вышло боком. На реках мосты частенько после очередного землетрясения или селя сносило. Приходилось перебираться в брод.
На первом же глубоком броде конюх не смог заставить лошадей идти через горную реку вплавь. Недолго побившись, он скомандовал нам: «Эй, тройка гнедых, марш вплавь! Остальные лошади пойдут за Антоном». Пришлось мне лезть в ледяную воду, Антон со мной – даже и не спорил. Представьте: весенняя вода в горной реке…мурашки бегут и пальцы сводит. Герцогу же купание всегда было в праздник, он резво плюхнулся рядом с нами и, весело шлёпая лапами, поплыл. Через пару метров я оглянулся: весь табун, задрав хвосты и фыркая, сорвался за нами вслед. Тут у меня мурашки побежали по спине уже не только от холода – как бы не затоптали нас с Герцогом! Оказалось: лошади нас берегли и держали интервал от нас. Переправились. Меня растёрли полотенцем и выдали «наркомовские сто грамм» чтоб не простыл. Антон принюхался ко мне, с укоризной повертел башкой и минут двадцать делал вид, что не замечает меня (не любил он даже запах алкоголя). Остальные люди переехали на вездеходе. Если бы этот брод был единственным…
Однажды на маршруте во время привала Герцог нашёл в скале глубокую трещину со льдом в низу. Со дна тянуло холодом о чём «медвежонок» и мечтал. Воздух в долине Верхней Ангары прогревался до плюс пятидесяти градусов. Барбос свернулся калачиком на трещине и заснул мертвецким сном. По команде «По коням!» я, разморенный жарой и усталостью, встал, одел понягу и двинулся вперёд. Антон засопротивлялся было, но подчинился и тоже двинулся в поводу. Только через километр я заметил отсутствие Герцога, запросил разрешение руководства и бегом бросился назад. Герцог беспечно спал, подрыгивая задними лапами. Я его разбудил и он, оглядываясь на благодатную трещинку, запрыгал вместе со мной вдогонку отряду. Антон встретил нас пофыркиванием. Хорошо, что кони не умеют говорить! Он бы наверно сказал:»А ведь я тебя пытался предупредить!»
Самой большой проблемой для нас, путешествующих по тайге, был гнус. Это и слепни, и комары, и мошка разных калибров. В движении от них очень трудно спасаться, на стоянке – невозможно. Туалетов в тайге нет, поэтому геологи искали на карте триангуляционную вышку и шли к ней. Наверху на вышке от нас сдувало гнус, и появлялась возможность справить нужду без потерь. Костя однажды даже спел: «Нету лучше красоты, чем испражниться с высоты!» Я свою палатку придумал ставить на кромку обрыва и пробивать в грунте сквозное отверстие для «туалета». При ненадобности я закрывал его дерниной.
Когда конюх вьючил Антона, их обоих гнус не кусал – гнус жрал, и обоим это не нравилось. Антон тыкал себе мордой в спину, бил копытом по своему животу, лупил хвостом по своему крупу. Иногда вместо слепней попадал конюху по разным местам, что конюха бесило, и он тут же бил Антона, чем попало по морде. Я заметил, что в тот день, когда Антона вьючил конюх, вьюки быстро сползали и развязывались. Если это делал я, то перевьючивать весь день не требовалось. Я, знал, что вьючу я хуже конюха, но вьюки сваливались только после него. Присмотрелся и разобрался в чём причина. Оказывается Антон, навьюченный конюхом, назло ему специально цеплялся вьюками за каждое дерево и сбивал груз. Вот так мой хитрый друг заставил меня вьючить его самостоятельно.
Для лошадей конюх на ночь разжигал костёр, потом на него наваливал гнилух, и они всю ночь дымили. Лошади, увидев приготовления, сами без команд и понуканий собирались в кружок (нос в хвост) и начинали неспешно ходить вокруг дымаря. Таким образом: они по очереди оказывались с наветренной стороны и обдувались дымом. При этом все усердно вертели хвостом, сгоняя гнуса не только с собственного крупа, но и с морды, следующей сзади лошади. Палатку продуктовую всегда ставил конюх. Ставил он её среди мощных деревьев и делал забор из прочных верёвок. Иначе наши милые друзья - лошадки могли разорвать её и полакомиться за наш счёт.
Один наш базовый лагерь был на берегу небольшого озерца, соединявшегося десятиметровой протокой с рекой Муя. Там бы пансионат, турбазу или рыболовно-охотничью базу поставить! Озеро кишело щукой и окунями. На берегу у мостика всегда стоял спиннинг. Утром кто первым выходил умываться, тот и имел право поймать столько рыбин на еду, сколько людей сегодня в лагере. Клевали окуни весом не менее полукилограмма и щучки за килограмм. Рядом с нашим мостиком жило два выводка утят. Представить такое рядом с городом невозможно!
Мы из этого лагеря ходили в горные маршруты по ручьям и скалам двумя парами. В каждой паре геолог с рабочим. Один рабочий (я) дополнительно был радиометристом. Моя задача была контролировать по прибору перепады фонового уровня радиоактивности. Геологи таким способом определяли смену горных пород. Мне приходилось таскать на животе неудобный ДП-5 и в руке его датчик – ужасно неудобно. Второй рабочий (Володя) выполнял функции промывщика. Он промывал пробы песка на ручьях. Ещё в Куморе в первый же день знакомства Володя на правах более опытного порекомендовал мне не показывать, как быстро я умею ходить: «Иначе геологи тебя загоняют». Ну, я по его совету и ходил «нога за ногу».
Из Герцога альпинист – никудышный. Это я выяснил в первый же выход. На тропе над водопадом он сорвался и прокувыркался метров пять до вымоины. Вынырнув, Герцог снова добежал до тропы, встал перед обрывом и заскулил. Я никак не мог его уговорить повторить попытку. Володя взял Герцога на руки и перенёс его. Мой босс Павел зарычал злее водопада: «Если будете задерживать нас, то я пристрелю щенка». Геологи ходят на маршруты при оружии: у Павла короткий кавалеристский карабин, у Кости наган. Больше в горные выходы я Герцога не брал и он весь день проводил то на берегу, то в воде плавая за утятами. Они все кроме одного утёнка панически прыскали в стороны от «страшного зверя». А вот один утёнок щенка не боялся. Он понимал, что Герцогу скучно одному и плавал рядом с его носом. Недалеко жило семейство сокола дербника, и он выбил всех утят кроме смелого. Через неделю можно было наблюдать как к обсыхающему Герцогу, вылезал из воды утёнок, ковыляя, подбирался под бок и они вместе отдыхали на солнышке. В лагере был объявлен конкурс: как назвать это «не разлей вода» явление. Приручить не подходило – рук нет, прилапить – вульгарно. Так никто ничего путного и не придумал.
Когда на маршруте мой геолог садился делать записи, я сбрасывал рюкзак и гулял вокруг. Однажды услышал непонятные крики и подкрался посмотреть. Зрелище было занимательным: ястреб в отсутствие родителей напал на гнездо совы. Трое совят встали в центре гнезда спина к спине и с криками отбивались клювами от агрессора. Вспомнилась пиратская песенка: «мы спина к спине у мачты против тысячи вдвоём…» Я схватил камень и запустил в ястреба. Не попал, но тот понял, что перевес стал явно не в его пользу и улетел. Я с восторгом рассказал Павлу. Тот холодно: «Вечно ты везде лезешь, куда не зовут».
На одном из маршрутов вдоль ручья Володя поскользнулся на осклизлом камне и упал, вывернув заклиненную между камней ногу. Сам он подняться и встать на ногу уже не смог – частичный разрыв связок в голеностопе. Нога распухала на глазах. Геологи пошептались и подошли ко мне с подозрительно ласковым видом. Павел стал меня уговаривать двигаться к базовому лагерю в одиночку. Вообще то, в геологии ходить в одиночку запрещено, но, тут был особый случай. Дело в том, что с травмированным Володей нам бы не удалось дойти да истечения контрольного времени. А это значит, что из лагеря обеспокоившись, должны были вызвать поисковый вертолёт. Стоимость поисковых работ взыскивается с экспедиции, и мы бы лишились части премии. Я не ломался и с удовольствием рванул в гору. Немного отойдя от них, я вообще перешёл на бег. Приятно было не зависеть ни от кого. Я не видел, что Павел стоит и, разинув рот, смотрит мне вдогонку. Он же не знал о том, что я КМС по лыжным гонкам почти всю жизнь бродил по лесам в одиночку, да и в Забайкалье я далеко не новичок. В базовый лагерь Костя с Павлом дотащили Володю под утро. Первое, что сделал Павел, когда усталый добрался до шатра, это схватил за грудки меня спящего и зашипел: «Ну, теперь то я знаю – как ты умеешь ходить, сволочь!» После этого случая меня стали больше нагружать и гонять без перерывов. Если мой геолог день камералил (обрабатывал в лагере собранные материалы) то меня отправляли на маршрут с Костей, пока у Володи не окрепла нога. Я в уме называл себя «слугой двух господ». С Костей я ходил радостно: он добросовестно и дружелюбно отвечал на все мои вопросы.
Однажды Костя задумался над картой. Я порасспросил его: в чём проблема. Оказалось, он решал, как обойти болото. Получался длинный крюк, и мы из-за него теряли много времени. Костя был жаден до работы и расстраивался таким потерям. Я предложил ему свои услуги проводника по болоту. «Вокруг Питера полно болот и меня друзья зовут кикиморой болотной – я в болотах как дома». Тот поворчал но, согласился. В болоте я уговаривал его выбросить палку или взять её поперёк. Он всё не верил трясинам и пытался, идя за мной, прощупывать путь палкой. Кончилось тем, что палка проткнула трясину и провалилась. Костя, продолжая опираться на неё, «клюнул» носом в трясину. Глаза у него при этом были квадратные от страха. К счастью палка так и осталась в трясине. Остальное болото мы проскочили быстро и без проблем. Вышли мы из болота, и за чаем у костра Костя заявил: « Уж лучше я пол дня потеряю, чем поседею. Так, что в болото я больше никогда за тобой не пойду!» Обидно: я так старался!
После болота мы обследовали ручейки, которыми оно питалось. Костя сел на скале описывать обследованное. Я от скуки ходил кругами. В одной расщелине из стены на меня смотрел огромный каменный глаз. Голубой глаз был размером с мой кулак. Побежал я к Косте. Он попросил подождать, пока допишет. Дописал: «Ну, что там? Показывай». Подошли, он бросился на четвереньки и стал, разглядывая описывать всё вокруг голубого камня. Я минут пять подождал и спрашиваю: «Так, что за синий камень на белом фоне?» «Камень? Камень ерунда – турмалин. А вот жила кварца между гранитом и диоритом - это золотоносная жила». Потом они уже вдвоём с Павлом без рабочих бегали брать пробы. На мои вопросы ничего не ответили. Похоже, я случайно навёл геологов на золотую жилу.
Ближе к осени наша горная часть отряда пошла конями к Витиму. Такой красоты я ни раньше, ни позже нигде не видел. Дикие скалы, сложенные из разноцветных мраморов, на солнце сверкали, как… даже не знаю с чем сравнить! Мы обработали этот дальний район и уже собирались выходить как «разверзлися хляби небесные». Сутки поливал страшный ливень, и полыхали молнии. Таким образом, лето прощалось с нами. Герцог впервые столкнулся с градом. Градины крупнее горошины начали сыпаться по отдельности. Герцог решил, что это какой-то новый гнус и пытался загрызть каждого «нахала». Так он кусал себя пару минут, а потом полетели куски льда размером с фасолину. Тут герцог решил, что это кто-то хулиганит, и стал лаять, глядя на верх и бросаясь из стороны сторону. Потом сообразил, что под навесом на нас ничего не падает и, послушавшись меня, заскочил под навес. Мы долго смеялись, вспоминая глупую физиономию пса, не понимавшего, что происходит. После суток ливень сменился обкладным неспешным дождём – пришла осень. Выход в дорогу назад отложили до прояснения.
Я от безделья попытался рыбачить. Вырезал из тоненькой сухой лиственницы удилище в полтора метра. Одел на конец «тюльпанчик» из алюминиевой проволоки такой же проволокой примотал любимую катушку Невская. Первый заброс и… я забыл про дождь! Крупная рыбина попыталась вырвать у меня «свежеиспечённый» спиннинг. Минут десять бесполезной борьбы меня довели до отчаяния. Я отвернулся от берега, положил спиннинг тюльпаном на плечо и как бурлак потянул снасть. Получилось. На берег я рыбину вытащил, и она тут же отцепилась от блесны. С низкого старта я бросился к реке, прыгнул и прижал животом рыбину на песке. Конюх всё это наблюдал из кустов и потом за обедом с издёвкой всем рассказал как я орал: «Не пущу!» Это оказался пятикилограммовый ленок. Я впервые в жизни сумел вытащить такое сокровище! Всё удовольствие портил конюх, за обедом при всех издеваясь надо мной: «Бросился как лев на тёплое г… Зачем – эта уйдёт вытащишь другую».
После обеда я решил уйти от «лишних глаз» вверх по реке. Там на повороте оказался остров. В протоке между ним и берегом я взял трехкилограммового ленка. Воды в протоке было как раз мне до кромки болотников, и я аккуратно перебрёл на остров. Выше острова в реке торчал кусок скалы размером с двухэтажный дачный дом. Между камнем и островом была суводь (обратное течение). Я залез на прибрежный камень и неудобно пристроился на его остром гребне. Ружьё, чтоб не мешало, повесил через голову за спину. Справа от меня в повороте нёсся стремительный поток. Его струя у того берега была выше, чем у нашего - как дорожка на велотреке. Делаю заброс блесны, она стукается об камень и падает в яму между камнем и островом. Не спеша, веду блесну против суводи. Смотрю: из-под камня выплывает позеленевшее бревно с белым кантом на торце. Присмотрелся – рыбина! С меня ростом! Белый кант – её рот и он нацелен на мою блесну! У меня в мозгах закрутилось: «Ужас! Мне же её не вытащить, а она меня в струю, шутя, затащит и… каюк!» Сильным рывком дёргаю спиннинг, блесна со свистом пролетает у моего уха. Монстр резко развернулся и ушёл под камень – домой. Через пять минут, когда я успокоился, я осознал, что до сих пор стою и машу рукой приговаривая: «Ну его…, ну его…» Я понял, что мне довелось повидать царь-рыбу - тайменя. Сразу вспомнилось, как месяц назад пятеро гидрологов час воевали с тайменем. Они расстреляли в него все патроны из пистолета и не смогли взять – таймень оборвал леску и ушёл, оставив измотанных мужиков «с носом». У меня пропало желание рыбачить, и я попытался уйти с острова. В тот момент я ничего не осознавал – был как во хмелю. Я не осознавал, сколько прошло времени моего пребывания на острове но, за это время вода в протоке успела подняться, и я набрал полные сапоги воды. Про ленка я забыл и оставил его на берегу.
В лагере я выговорился и всем рассказал: «Какую я рыбину видел!» Конюх обозвал меня трусом: «Рыбки испугался!» и все мужики толпой пошли к острову ловить тайменя. Вода ещё больше поднялась, и через протоку пройти людям оказалось уже невозможно, а с берега добросить блесну к камню никто не сумел. После десятка бросков конюх обозвал меня трепачём: «Паря, пошто соврал то? Нету тут никакого тайменя!»
Мы неделю отсиживались, доедая харч и выжидая погоды. Дождь не прекращался. Переполненные реки все сильнее и сильнее бесились, болота разбухли, ручьи стали белыми от пены. Харч и мы, и кони весь съели, хорошей погоды не дождались и решили выходить невзирая ни на что.
К выходу готовились очень основательно: все тщательно упаковали. Коней конюх вьючил сам: «Уйди, не мельтеши. Верёвки размокнут, начнёт вьюк хлябать - загробишь спину коню!» Все вышли пешком, только повариха сидела верхом. На опасных участках проводили коней вдвоём под уздцы и двое подталкивали с боков под вьюки.
В одном распадке месяц назад, идя в горы, мы даже ручья не заметили. Теперь же там ярился «зверь»! Водным тот поток было назвать нельзя. По верху, словно своры песцов мчались комья сероватой пены. Вода имела нереальный цвет и была больше похожа на кипящую гречневую кашу. Изредка с грохотом прокатывались валуны размером мне по пояс. Что творилось под потоком, было нам не ведомо, но земля под ногами дрожала. Как всегда Антона повели первым. Воды сначала мне было выше коленей, и вдруг… я лечу в ямину с головой! Пингвином выскакиваю на мелкое место. Повариха жалостливо спрашивает: «Юрочка, ты наверно намок? Холодно?» Что ответить: мы же все и так мокрые до трусов от дождя и пота? Буркнул: «Угу». Двинулись дальше.
Уже посреди потока спотыкается Антон и падает через валун, перевернувшись на загруженную вьюками с камнями спину. Я бросаюсь вперёд и пытаюсь поднимать над водой его мечущуюся из стороны в сторону голову. Трое мужиков стараются с одного бока поднять Антона за вьюк, заливисто визжит повариха. Конюх выхватывает нож и с рыком прыгает в воду резать верёвки вьюка. Как уж он справился и не попал под копыта Антона, бешено сучившего вверх ногами – не знаю. Вьюк свалился с Антона, и он сумел вскочить на ноги. Мужики вцепились в груз и поволокли к берегу – там были результаты нашей работы. Дальше я один повёл Антона. Его зрачки метались из стороны в сторону. На берегу нас с лаем, радостно прыгая, встречал облепленный грязью Герцог. Рядом с другом Антон успокоился. Я накинул на дерево узду и полез назад в воду искать брод. Конюх подозвал меня и мы вдвоём, вцепившись друг в друга, лазили по реке, пока не выверили оптимальный и безопасный путь через поток. Переправа остальных людей и лошадей прошла почти нормально: ещё один человек свалился в вымоину, но не пострадал.
Потом был мощный костёр, я такой видел впервые. Дрова готовили все – вывалили целую берёзовую рощу и издалека для растопки притащили сосновую сушину. Сложили костёр высотой в полтора-два метра из брёвен по два с половиной метра длиной. Вокруг места хватило всем. Сушили одежду. Распаковали Антоновы вьюки и сушили содержимое. У меня в поняге было НЗ: грамм 300 риса, я его проносил целое лето. Все, болтая о своих делах, поглядывали, как я рис по горсточке скармливал Антону. Огромный Антон нежными губами собирал по зёрнышку с моих ладоней лакомство до сих пор им не пробованное (в эти и следующие сутки мы и кони шли впроголодь). Герцог встал на задние лапы, понюхал и отошёл: «Какую гадость ты друг ешь!». Ну да, для лайки трёхдневная голодовка проходит безо всякого ущерба.
Дождь сначала поутих, а потом и вовсе прекратился, словно поняв, что никаких жертв от нас ему не достанется. Похолодало, и наступил предзимок. Ещё неделю мы выбирались к Куморе. За однодневный переход до Куморы мы встали на сутки отдохнуть. Начальство обещало дать банкет.
Я с Герцогом сходил прогуляться к солонцам. Все поля заросли высоченной травой. На дальней кромке леса бродил бурый медведь. Он был очень увлечён поеданием шмелиных гнёзд. Мы ползком подкрались на сотню метров. Ближе незамеченными было не подойти – трава там низкая, а стрелять имело смысл не далее чем с пятидесяти метров. Я взвёл курки и молча бросился с низкого старта. Герцог рванул вперёд. Пока мишка увидел нас и побежал, я проскочил пол пути, встал в стойку и выстрелил. Медведь упал и перевернулся на спину. Я подошёл на пять метров и рассмотрел рану на затылке. Радость моя не имела границ. Я уже представлял, как на банкете буду хвастаться медвежатиной.
Герцог ходил кругами, обнюхивая медведя, и рычал. Я достал свой огромный нож и хотел вырубить кол, как учили старики. Вдруг вижу, что глаза медведя следят за мной. Оказывается, пуля прошла по черепу только рикошетом, и медведь быстро очухался. В стволе оставался один патрон. Медведь вскочил и бросился наутёк. Герцог вцепился зубами медведю в хребтину и тащился у него на спине. Я выстрелил из второго ствола. Но, уже нажимая на курок, побоялся попасть по Герцогу и дёрнул ствол вверх. Пуля вышибла щепу над головами животных. Косолапый только прибавил скорости. Герцог, забегая вперёд, пытался остановить зверя. Какое там – мишка ломился как танк! Пока я выкинул гильзы и вставил в стволы патроны, лай Герцога удалился метров на двести. Я ещё пытался бежать. Бесполезно! Вот так за минуту я из самого счастливого человека на земле стал самым несчастным.
Вечером на банкете я с горя выпил лишку. Может, подпоили. Ночью кто-то втихаря обшарил мой рюкзак и вытащил те несколько красивых камней, которые я взял на память. Утром Володя мне растолковал, когда я стал возмущаться: «Начальство подстраховалось – вдруг ты только прикидывался пентюхом, а сам образцов насобирал! Не психуй – ты же расписывался на пять лет о неразглашении».
Через день в Куморе пришёл хозяин Антона и, забрав деньги заработанные Антоном, повёл его домой. Антон от радости пританцовывал рядом с хозяином и на нас даже не оглянулся.
Рабочие и геологи, перераспределив груз, по очереди улетали с ним на «кукурузниках». В Улан-Уде нас рабочих быстренько всех рассчитывали и уволили. Мне надо было домой, а других рабочих держать на работе не выгодно – работа сезонная. А потом: всем работникам полагается немалая премия по итогам работы за сезон. Итоги не спеша, подводят месяца три. Тогда уже сезонников никто не разыскивает, и вся премия достаётся только геологам.
Антона и конюха больше я не встречал, а Герцог стал Ленинградцем. От него хотели создать породную линию лаек, да нам с ним не понравились экзамены. Герцог не стал нападать на домашнего медведя, на котором проверяли свирепость претендентов. Герцог помочился рядом с добродушным мишкой и встал, глядя мне в глаза: «Ну, зачем нам это? Ты же меня ругал за коров и поросят! А этот чем хуже? Тоже домашний.» Так он и прожил «бездипломным».
-
60
65 комментариев
Рекомендованные комментарии
Создайте аккаунт или войдите в него для комментирования
Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий
Создать аккаунт
Зарегистрируйтесь для получения аккаунта. Это просто!
Зарегистрировать аккаунтВойти
Уже зарегистрированы? Войдите здесь.
Войти сейчас