Рыбацкие рассказы

Рассказ о том, как мы поехали рыбачить на речку Морье.

Фима

Рассказ о том, как мы поехали рыбачить на речку Морье
Александр Ефимов.

Коллеги, не верьте картам, особенно топографическим с масштабом один километр. Мы с приятелем, руководствуясь такой картой, решили сделать свою первую автомобильную вылазку на речку Морье и порыбачить в ее устье на Ладоге.
В последнюю субботу октября, ранним утром, мы выехали из города. Миновав Борисову Гриву, приятель гнал своего мустанга, отбивавшего дробь на стыках бетонной дороги, а я жадно всматривался то в карту, то в темноту за лобовым стеклом, пытаясь предугадать мост и заветный поворот на грунтовую дорогу. Так вот, у моста, перекинутого через речку Морье, никакой грунтовой дороги, идущей по правому берегу речки в сторону Ладоги, как это обозначено на карте, нет. Есть тропа, по которой не то, чтобы на машине можно проехать, а добрую часть пути – сказал нам местный житель, слезая с велосипеда, – велосипед на себе тащить придется. И другого автомобильного пути, ведущего вас от железнодорожной станции Ладожское озеро к мысу Морьин нос, на деле тоже нет. Сама-то грунтовая дорога есть, но вас, доверившегося карте, оставят с собственным носом. В топографических картах почему-то не показано, что поперек грунтовки стоит воинская часть, и никого без надлежаще оформленного пропуска в поселок, граничащий с мысом, не впускает. Если вы – хитрый автомобилист, и решили зайти воякам в тыл с севера (инструкция отъезжающим), и в этом случае не доверяйте картам, лукаво составленным по их секретным воинским прототипам. Третья, интересовавшая нас, грунтовая дорога, начинаясь в семи километрах от моста, упомянутого выше, уходила от прямой и по-военному крепкой бетонной дороги направо в сторону Ладоги. Она, самая продолжительная из трех грунтовок, предлагает вам и вашей бешеной заводной собаке все-таки сделать крюк. Сначала она петляет лесом около шести километров, а потом еще двенадцать километров тащится вдоль побережья Ладоги с севера на юг, до околицы поселка, расположенной на левом берегу речки Морье. Однако и эта грунтовка не приведет вас к заветной цели, потому что ее пересекают четыре полноводных, самых настоящих ручья, весело бегущих в Ладогу, и устроивших на грунтовке разлив. Нам приходилось сворачивать на побережье, огибая коварные ручьи, и гнать чуть ли не по мелководью, – по песку, тростнику и камешкам. Так мы и не смогли дотянуться до Морьиного носа, не одолели последних пяти километров из-за ручьевых разливов. Природу не перехитришь. Даже если бы мы въехали на белом железном коне в поселок с околицы, нас, въехавших без документов, не выпустили бы из поселка через парадные ворота, смотрящие в сторону города. Пришлось бы возвращаться все тем же водным, чуть ли не лососевым, тернистым путем. О том поведал нам глухарь – ладожский абориген, из бывших вояк, который неделями сидит в глухомани на поставленных в Ладоге сетях и караулит внезапный приход сига, чтобы дать отмашку всей промысловой артели. В силу своей природы глухарь не слышит громогласной буквы закона и самозабвенно поет о сижке. Весь промысел сига, и быт глухарей в частности, все поставлено на промышленную основу. На всем захваченном и насиженном ими пустынном побережье протяженностью двадцать километров стоят три-четыре дощатых аборигенских домика. В один из них нас пригласили. Внешне домик выглядит гордым и независимым, изнутри его распирают нары в два этажа, спертый воздух, ватные одеяла, показывающие свое содержимое, всклокоченные подушки. Гудит священная печка, стержень дощатого домика, да и всего аборигенского существования. Моторная лодка и пока что полый автомобильный прицеп, накрытый брезентом, заведены в тростник. По всей территории "владения" разбросан рыбацкий инвентарь, чужой сюда не сунется. Даже телевизор работает, от аккумулятора. И, конечно, сети, сети, сети, по несколько километров на каждого аборигена. Спросите его: "Вы ловите спиннингом?", и минутная пауза, длиной во всю его промысловую жизнь, окатит вас соленой волной презрительной улыбки и, охладив любопытный взгляд, даст вам возможность подробно рассмотреть множество накладных карманов на его широких, черных рыбацких штанах, а чуть выше – отполированную шершавыми ладонями, изогнутую, деревянную рукоятку охотничьего ножа, удобно сидящего у пояса в кожаном чехле. Засаленный, пахнущий рыбой шерстяной свитер бежевого цвета с открытым воротом, над которым колом торчит воротничок военной рубашки. Полевой бинокль, крепко засевший в пальцах, и непропорционально большие кулачные костяшки, выпирающие из-под грубой, обветренной рыбацкой кожи. Шея, испещренная морщинками, и сухое загорелое лицо с ясными, наполненными серой Ладогой, глазами. Столкнувшись с ним взглядом, я почувствовал мощную струю свежего морского воздуха, она внезапно ударила мне в ноздри и грудь, набрав силу не то в клокочущих темных недрах Ладоги, не то на глубине моего собственного сознания, пронзенного самой, что ни на есть, реальностью и непреодолимым соблазном увиденного мной существования. Я воочию увидел, где и кем добывается стальной, саблевидный красавец-сижок, лежащий на лотках в городе. Вниманию спортсменов-поплавочников! Сиг еще не пошел, запаздывает; а если идет, то на больших глубинах. Если вы настырны и вам неймется половить рыбу в устье речки Морье, или вы решили пробраться в неприступный поселок из принципиальных соображений, тогда отправляйтесь из города на электричке до станции Ладожское озеро, от нее – шесть-семь километров на велосипеде, сначала по грунтовой дороге, мелькнувшей в моем повествовании, а потом партизанскими тропами в обход воинской части. У моста, с которого мы ринулись на поиски затерянного устья, сейчас делать нечего, вода сильно упала, да и рыба, скорее всего, уже скатилась в Ладогу. А вот в устье реки, говорят, и глубина есть, и река шириной до ста метров, и сиг, и судачок по большой воде в речку заходят, видать, подводными тропами, а местные речные жители с постоянной пропиской – налим и щука. Но и тут есть свое "но", свои сети вояки расставили не только в топографических картах для автомобилистов, но и непосредственно в низовьях речки, промышляя не хуже ладожских аборигенов. Нос не сунешь в Морьин нос! (Повтори быстро пять раз). Во! Уф! Высказался. Потратив полдня на разгадку морьинско-ладожского треугольника, мы вернулись на бетонку, и направились по подсказке ладожского аборигена вверх, на озеро Волоярви, находящееся по дороге на Матоксу. Озеро, окружностью около десяти километров, располагается слева от бетонки, подходит к самой дороге, так что забрасывали удочки, можно сказать, чуть ли не из машины. Берега озера заболочены по всей окружности. Приведу выдержку из оценки озера волоярвинским завсегдатаем, подъехавшим проверять сети. Средняя глубина озера полтора-два метра, у берега – полметра, а в северной его части – до четырех метров. Ловятся: щука ("на три кг бывает"), лещ ("полтора кг как не фиг делать"), окунь (делает размах руками), налим (без комментариев), плотва ("мелочь всякая"). Северный берег искать не стали. Тут же развернули поплавочные удочки, предвкушая приятную тяжесть, непослушно тянущую руку куда-то в сторону и упирающуюся всеми четырьмя брюшными плавниками на другом конце удочки, согнутой в дугу. Вот тут-то все и началось! Рыба брала жадно, без промедления, вода у поплавков бурлила. Успевали только забрасывать. Ловили и на червя, и на опарыша, и на булку, и на рыбьи бутерброды. Подбрасывали ей прикормку, разве что с рук не кормили. Что говорить. Еды, взятой с собой из дома, было много, но большую часть я обратно привез, за делом не успевали ни перехватывать, ни перекуривать. Четырех поплавочных удочек оказалось мало, развернули еще две донки, по два крючка на каждой. Стала и на донку брать! Ну, думаю, раз уж так пошло, пора спиннинг доставать. Достал, настроил, и как стал хлестать! А приятель мой от удочки к удочке бегает, руками машет, матерится на меня, мол, не успевает с четырех удочек и двух донок рыбу снимать. Уж хлестал я, хлестал, а приятель мой руками махал так часто, что не заметили, как сумерки подкрались, и наступила темнота. Отдышались, перекурили, стали рыбу по-братски делить. Чуть не подрались. А всего мы поймали семьдесят одну рыбину! И такая юркая! И такая симпатичная, особенно когда растопыривала свои острые плавнички и жаберные крышки и замирала, пучеглазая, на крючке! А какой наваристой может быть в ухе! А какой кристальный темно-зеленый цвет ее оперения! Самый крупняк, глубинный монстрик, потянул на пять граммов. Но в основном долбил местный стандарт – на три-четыре грамма. Попадались и деликатесные, во всяком случае, для моих котов, – на один-два грамма. О них нас не предупреждали. Хрупкие, прозрачные, почти без косточек. Я даже думал посадить одного на крючок вращающейся блесны в качестве риппера, но не стал, гнева котов убоялся, все-таки на рыбалку меня отпустили, дали оторваться.
Да, забыл. Поймали еще семь штук другого окраса, покрупнее, похоже, из гастролеров. Так вот те, что деликатесные, ершами себя называли, а те, что залетные, – одна плотвичка и шесть матросиков. Ужинали мы в темноте, на капоте автомобиля, сокрушались, что пока искали какую-то там Марью, потратили кучу рыбацкого времени. Счастье-то, вон оно где! Бороздило просторы озера Волоярви. Домой я приехал вымотанный, но с гостинцами. А как рады были коты! Кто бы видел.

14.11.99