Рыбацкие репортажи

Островок. Отчет об отпуске.

Фима

Отпуск выдался неожиданно. Просьбы об отпуске за последние три года, отказы в отпуске, переходы из банка в банк вылились в пять отпускных дней, посвященных, конечно же, рыбалке. Решение было принято одно – Островок.

02 октября 2002 г., среда. Со вторника на среду я не сомкнул глаз. В Шувалово загружаюсь в пятичасовую первую электричку. По дороге на Выборг, предвкушая отпуск, перебираю заветные коробочки с блеснами – гномы, Rapala, Salmo. Перевязываю крючки на донных бортовых удочках и мормышки на балалайках. Открываю баночку из под детского яблочного пюре – опарыши как шевелящиеся члены, самодостаточные и упругие, живые. С интересом рассматриваю еще не известного мне, только что купленного зверя – зеленого танцора от Rapala. Так за коробочками и маринованными огурчиками я докатил до Выборга.

Выборг. Супчик из китайской лапши в раннем кафе, еще маринованные огурчики. Раритетный подкидыш. Пятьдесят минут тряски вдоль каменистой местности и остановок у каждого верстового столба – и я в Высоцке. Серега – капитан рейсового катера, списанного сторожевика. Полный штиль. «Маринованные огурчики будешь?» — «Буду». Пошли.

Я единственный пассажир, непривычно. Поеживаясь, сижу на корме и угадываю очертания восемь лет уж как знакомых мне и проявляющихся в утренней дымке островков. Малый Высоцкий – финская территория, остров, арендованный финнами при Хрущеве на сорок девять лет. Сквозь осыпающиеся березы видны контуры мрачного полуразрушенного дома. Трубы и зияющие чернотой провалы окон. Вот еще один дом, а точнее, фундамент из гранитных плит, и кирпичная труба, одна посреди поросли молодых осин. Пограничный столб, облупившаяся на нем красно-зеленая краска говорит о том, что нога советского пограничника или финского гражданина не ступала на эту территорию много лет. Господи, их депортировали в двадцать четыре часа, а если они, упрямые трудяги, не снимались, то их взрывали вместе с домом и всем домашним скарбом. На каждом острове – фундаменты, фундаменты, фундаменты, из массивных гранитных глыб, финские, на века, и кирпичные трубы как призраки былой жизни, а на кирпичах – оттиски российского герба с орлом.

Дымный. Безымянный. Передовик. Собственно, это мой Островок, моя вторая жизнь, настоящая жизнь, моя святыня. Шесть лет назад именно здесь я решил, что Машильда станет моей женой. Так и вышло.

Остров Передовик, одно из финских названий Эссаари – Островок, другое – Лайпери – Пристань. База, принадлежавшая заводу Позитрон. Представляю, как здесь после трудовых будней, на выходных, гудели позитроновцы, браво, по-советски. Выложенная плитками танцплощадка на двадцатиметровой скале, застекленные телефонные кабинки прямо под деревьями, ухоженные песчаные дорожки, стенд с картой Островка, даже летний кинотеатр есть, правда, уж лет как десять заколочен крест на крест.

Меня встречают. Хозяйка третьей дачи, Валентина, жена лодочника Паши. Лидия Андреевна, начальник администрации Островка. «Здравствуйте, наконец-то Вы приехали на несколько дней. Вам на третью дачу». Говорю: «Здравствуйте, наконец-то». Удивительная особенность Островка. Здесь все здороваются, всяк проходящий по острову. И если человек, приехавший сюда первый раз, «городской заморыш», как говорила бабушка моей жены, не скажет в ответ «здравствуйте», это воспринимается как серость, и правильно. Островитяне очень приветливые люди, их образ жизни ограничен границами острова, и всякий приезжающий на остров воспринимается не как один из города, а как индивидуальность, личность, человек с материка, который два или четырнадцать дней будет жить на острове, среди островитян, на виду у всех. Здесь всем радуются, и я это знаю.

Итак, план действий. Пока иду к даче, в голове прокручиваются протоки, гряды, островки, тростники, все те места, где на белые гномы вылавливались жирные щуки и шнурки, и та, на восемь кило, в июне девяносто шестого, с двух метров глубины. После всех терзаний – спиннинг ли, бортовая, поплавок, — принимаю единственное правильное решение – спать. Сплю до обеда, как убитый. Работа, город, проблемы, все потихоньку стирается в спящей голове. Просыпаюсь с абсолютно чистой головой, рыбалить!!!

Вместо того, чтобы идти налево, туда, на любимый плес, к каменным грядкам на двухметровой глубине, иду с лодочной станции направо, к Малому Высоцкому, не знаю почему, наверно, кирпичная труба за живое задела. А собственно, северо-запад, лень против ветра налево грести. Распускаю дорожку. Перч от Salmo, под окушка, невзрачный, но в этом году все его хвалят. Ровный стол – три метра, как говорит DDD, беспредметно. Заворачиваю на Безымянный, иду вдоль тростника, полный ноль. Вхожу в протоку между Безымянным и Малым Высоцким, ширина протоки метров сто. Где-то посередине протоки каменная грядка перпендикулярно Безымянному, глубина один метр, а спад до четырех-пяти. Ставлю зеленого танцора, Жека сказал, воблер как песня, во всяком случае, на Птином. Лицензионный Лумис дрожит, изгибается, на травке кивает, и опять дрожит. Смотреть бы и смотреть. Дохожу практически до Высоцка, разворачиваюсь, и обратно, к северной стороне Малого Высоцкого, по фарватеру, как сторожевик утром. Сваи, сваи, сваи, вдоль западной части Малого Высоцкого, это финны укрепляли берег. Чувствую, как танцора не хватает. Рядом с берегом, у свай, глубина больше четырех. Наверно, взрывали, чтобы был подход для барж. Вот и северная часть Малого Высоцкого, остров заканчивается, скала, тот самый пограничный столб. Танцор, поскакав на травке, проваливается опять на четыре, нет, на три с половиной, иногда скребет по дну. Проход вдоль скалы метров сто до самого окончания острова, а там мертвый стол. Лумис в дугу. Зацеп. Зацеп пошел в сторону. Тащу, сердце екает, шнурок рвал бы легче. Адреналин на всю правую руку, и дальше, к голове, сердцу и в ноги. Вот они, ярко бардовые жабры, тугая катушка, короткие резкие рывки, два захода в детский подсак. Утконосами с трудом вынимаю танцора из зубастой пасти полуторакилограммовой щуки. Финская, поймана на пограничной территории. Сижу, курю. Правая рука дрожит. Наконец-то, долгожданное. Этот момент, момент поклевки и вываживания, — сколько раз я представлял его там, в городе? Куда дальше? Да никуда. Как говорил Дима VDA, щука – рыба стайная. Разворачиваю лодку, и обратно, от края скалы, ее северной части, до пограничного столба, все тот же проход метров сто. Иду ближе к скале, метров семь от торчащих из воды камней, танцор не скребет, танцует. Прохожу метров двадцать, Лумис в дугу, уже знаю – не зацеп, щука – рыба стайная. Вывожу, граммов восемьсот. Достаю пять куканов, пять самодельных куканов, подаренных Колей Щейниковым перед отъездом в Америку, веревку с куканами привязываю к уключине. Сажаю на куканы двух щук. В голове бесовский промельк: пять куканов, пять куканов. Хорошо бы — на все пять. Разворачиваю лодку. Опять от пограничного столба, только от скалы метрах в двадцати, танцор начинает шкрябать, выравниваю глубину, вот они, три с половиной. Поклевка! Чувствую по сопротивлению — восемьсот граммов. Так и есть. Все щуки зубастые. Танцор в заглот двумя крюками. Орудую утконосами. На третий кукан! Ухожу за скалу, к линии тростника, там мертвый стол, опять разворачиваю лодку. Пока тростник – танцор хромает, под кормой метра два. Граница тростника, край скалы, танцор проваливается на три с половиной. Два гребка, Лумис выпрыгивает из лодки, блин, еле успеваю схватить. Там, под водой, на свале с двух до четырех, что-то заворочалось, неспешно так. Начинаю тянуть, туго, лодку сносит ветерок с севера на юг. Не спешу, затянул тормоз. Вываживаю. Щука не бесится, не трясет головой, не выписывает па с танцором, а иногда, редко так, рвет. Вывожу на поверхность метрах в двадцати от лодки, а то ведь уйдет под борт. Вижу: хорошая спина и тупое рыло. Щука не обеспокоена, она, наверно, знает, что уйдет обратно на глубину. То вправо пойдет, то влево, проверяет меня, сдерживаю. Подсак детский. Правой рукой спиннинг держу вертикально вверх, а левой рукой, чуть присев, роюсь в сумке, достаю кожаную перчатку, натягиваю на кисть зубами. Блин, перчатка правая — ерунда. Щука у лодки, осторожно беру ее под жабры — есть. Потянула на два с лишним кило. Пятый кукан, пятый кукан. Смотрю на него с надеждой. Один проход вдоль скалы, разворачиваюсь, другой, еще сто метро в обратную сторону, есть! Тяну не спеша. Слышу гул машины, оборачиваюсь. C Островка идет сторожевик, с плеса заворачивает на фарватер у Малого Высоцкого, прямо к скале, где я. До меня метров двести. Гляжу, улыбающаяся мина Сереги. Спешно выбираю шнур. Щука весом под килограмм идет шумно, с брызгами, но легко. Радости-то — пятый кукан! Метрах в двадцати от меня проходит сторожевик. Поднимаю веревку с куканами и щуками, показываю Сереге, тот мне в ответ дает серию коротких гудков. На куканах – килограммов шесть. Тут я и расслабился. Еще десяток проходов вдоль скалы, и ничего.

Окунь выдал себя всплеском, у тростника. Думаю, шнурок. Ставлю колебалку, синего Нильса на двадцать три грамма. Заброс. Тут же удар – взял! Для этих мест хороший – граммов на двести пятьдесят — триста. Песчаного цвета, желтый. Серия забросов, стаи нет. Смотрю на часы: начало восьмого, до кромешной темноты остался час. Вся рыбалка состоялась в какие-то сорок минут. Надо идти на базу. Разворачиваю дорожку, ставлю Перча, и вдоль островков, вдоль тросты, тихой гребущей сапой, к лодочной станции. Перед пристанью, у скалы, взяла еще одна щучка на восемьсот — девятьсот, мерная, островная, и один шнурок граммов на триста. Поздоровался я с ним, как все здороваются на Островке, и отправил восвояси, подрастать до восьми кило.

03 октября 2002 года, четверг. Слух пронесся по Островку – щука берет, вчера за три часа было взято около восьми кило. Я, распираемый гордостью, весь такой в наших клубовских нашивках и НТВ-шном жилете от Касса, шел на завтрак в столовую. Начальник по бане, Юрий Анатольевич, бывший лодочник, остановил меня на песчаной дорожке, сделал досмотр всем моим нашивкам на жилете и, рассказав про вчерашние восемь кг, отпустил завтракать. После плотного завтрака было принято решение – на поплавок. Северо-запад усилился до пятнадцати метров в секунду. С лодочной станции я свернул налево, с большим трудом дошел до излюбленного плеса у острова Черный и, взяв в расчет направление и силу ветра, заякорился тростником за уключины с подветренной стороны Черного рядом с каменистой протокой. Скажу определенно, я шел на леща. Воспоминания о лещах, выуженных неоднократно на этом самом месте, где началась моя рыбалка восемь лет назад, собственно, и заставили меня грести против сильной, часто прыгающей волны минут пятнадцать. Я развернул четырехметровую удочку с поплавком весом один грамм, место ловли прикормил без всяких там ухищрений: геркулес, замешанный с булкой, ванилин, песок. Скажу честно, (что для нашего брата, рыбака, несвойственно), леща я так и не взял. Клевала плотва, довольно таки бойко. За четыре часа я натаскал на желтую мормышку больше пяти кило. Преимущественно клевала плотва на пятьдесят граммов, некоторые рыбки тянули на двести, даже подлещик взял на триста, на опарыша, а вот как ставил червячка, так клев плотвы ослабевал, зато поклевывал окунь, мелкий. Кстати, окунь, притом, что он сейчас резво гоняет малька у поверхности, очень вяло берет на открытой воде, тык-тык-тык, и хрен поймешь – что там. А начинаешь тянуть – рывок, и видишь, что на крючке висит полосатый. Еще я ловил на зимние удочки, прямо у тростника, там же, где становился на поплавок. Это очень веселая рыбалка. Окуня в тросте до дури. Тын-тын-тын, пару кивочков, и полосатый жадно берет белую вольфрамовую мормышку с огрызком червяка. Но, как говорит DDD, все это беспредметно, размер окуня не впечатляет. Забегу вперед и скажу, за эти пять дней я предпринял еще две попытки взять там и еще в одном прикормленном месте леща, все тщетно, лещ ушел из тросты. Как ни хотелось мне зацепить лещика, но при таком ветре совсем не тянуло встать на Высоцком фарватере с бортовой удочкой, а местные стояли.

Вчерашний щучий успех не дает мне покоя. После обеда решаю идти на спиннинг, к пограничному столбу у Малого Высоцкого. Паша, лодочник, говорит, что штормовое предупреждение. Ничего, говорю, ходили. Вывожу лодку со станции, крещусь, и по ветру пятнадцать — семнадцать метров в секунду в несколько мгновений оказываюсь у финского острова. У заветной скалы – крутые барашки, пена; несколько раз пытаюсь поставить лодку на курс, не получается, ветер разворачивает лодку бортом и пытается перевернуть. Захожу на противоположную сторону протоки под Безымянный. Несколько попыток выдрать щуку с гряды и у тростника не увенчались успехом. Один из зацепов на гряде укрепил меня во мнении, что рыбачить невозможно. При таком ветре одновременно управлять лодкой и выдирать блесну из камней не получается. Чуть отойдешь от линии тростника, как ветер сдувает лодку как щепку, к Высоцку. И так три часа борьбы с северо-западом. Закурил, сижу, думаю, что делать, надо было остаться на Островке, сходить на родник, посидеть на Камне, в общем, пробежаться по всем достопримечательным местам Островка. Вдруг набежали тучки, такие быстрые, серые и низкие, все заволокло, и тут повалил снег, новогодний, хлопьями. Воздух сгустился, из прозрачного стал пергаментным. А я вот сижу в лодке, со спиннингом и разложенными на банках блеснами, весь такой в цветных нашивках. Просто праздник какой-то, Новый год. Новый год продолжался долго. Вот ситуация, и не выйти из протоки — обратно к базе, и не порыбачить. Смотря на валящие хлопья снега, понимаю, какая тут может быть рыбалка. Просто сижу, жду. В голове недобрые мысли. Еще два часа, и будет темно. Как дойти до причала при таком ветре, наверно, уже метров двадцать в секунду, вон как тростник сгибается до самой воды, со свистом, шурша. Снег валит и валит. Придется ночевать на Безымянном. В лодке или под деревом? На финском острове, в полуразрушенных домах, не получится, пограничники заметут. Прошел час. Лодку завалило снегом, мокро, промозгло. Думаю, вот пойдет Серега, сторожевик, тормозну его, пусть на буксир возьмет. Как выяснилось потом в кафе из разговора с другим капитаном, Лехой, сторожевик не тормознул бы. Слишком узкий фарватер, а его, двадцатиметрового, может начать крутить, чего доброго и в скалу врежется. Но я этого не знал. Сторожевик, Серега, где ты? И тут ветер упал до восьми-десяти метров в секунду. Смотрю на тростник и не верю своим глазам. Блин, надо сниматься и срочно валить на базу. Может, дойду до темноты. Снимаюсь, распускаю дорожку и начинаю дорожить в протоке, от гряды и обратно. Дурак, уходи, ветер еще разгонится. Ну не уйти без щуки. Таскаю зеленого танцора. Подвожу танцора к гряде, вот три с половиной метра глубины, а вот метр на гряде. Торможу лодку. Только начинаю подматывать, удар! Как вжарила! Тащу, тяжело идет, рвет. Поднимаю, не хочет. На гряде уперлась в камень и встала. Начинаю откачивать, вверх-вниз, вверх-вниз. И пошла. Щука потянула на полтора кило. Сажаю ее на кукан, и быстро-быстро к базе. Но это только на словах быстро-быстро, а на самом деле, медленно и тяжело, против ветра, но с щукой, в такой шторм и с щукой. Темнеет, подхожу к станции. Паша, лодочник, отшвартовывает спасательный бот, морскую шлюпку, видит меня и грозит мне кулаком. А я поднимаю кукан и показываю ему щуку, смеюсь.

04 октября 2002 года, пятница. Ничего выдающегося. Опять поплавок на прикормленном месте. За первую половину дня можно было надрать килограммов пять-семь, лень, мелкая. Ловлю три кило и сворачиваюсь. Там же, на мелководье, в жабовниках, начинаю блеснить. Раз, два, три, еще заброс – щучка! О, на знакомом месте, сколько их здесь, у камешка, выдрал за восемь лет? Щучка резвая, трясет башкой, пытается сбросить незацепляйку, «русскую», под окушка, от Клевого. И опять не из тросты, а под травкой, рядом с камнем. Потом еще одна, и тоже в заброс. День скудный, в среду и четверг было интересней. Да ладно, я на Островке, и хорошо. Вечером иду в кафе. Леха, капитан, хозяин кафе, наливает гжелку, пьем чай; Леха рассказывает об островах. Оказывается, кроме шведской крепости тринадцатого века на Черновом, есть более поздняя крепость на Малом Высоцком острове, а еще есть на Овечьем – вытесанная в скале. Три крепости, и до каждой 30 – 40 минут на веслах по спокойной воде. Блин, надо заканчивать с рыбалкой и ходить смотреть достопримечательности. Года четыре назад я ходил на Черновой. Причал, выложенный гранитными плитами, полуразрушенный, плиты перекошены. Высаживаешься на остров, и сразу же каменная кладка – крепостная стена метров десять высотой, но видна лишь в отдельных местах, а так все поросло деревьями и травой, холмы, холмы. Есть входы в крепость. Заходишь, а там каменные своды, гулкие большие помещения; идешь с фонариком; вот ход, еще ниже, но засыпан песком, погранцы постарались. С внешней стороны — каменные плиты, шведские, тринадцатого века, а изнутри своды выложены кирпичом, финским. Финны в 18-19 веках держали там погреба. На острове есть колодцы. Вот интересно, остров с километр в окружности, вокруг соленая вода, а в колодцах была пресная, сейчас колодцы засыпаны. Наслоение культур — на острове возвышается металлическая арматура, установки для зенитных орудий, это наши в Великую Отечественную соорудили. Такие металлические круги со штырями. Есть еще остров Новик. Туда от Высоцка отдельный рейс. Там кладбище курсантов, с русско-финской, и церковь, отреставрированная, а остров необжитой. Интересно все это. Представляю, как летом будет у меня отпуск на две-три недели, я и к Новику схожу, и на все три крепости. «А на дамбе клюет?» — «Клюет». Местная дамба, сооружение из гранитных плит, выложенное финнами, вдается в море метров на пятьсот. Туда, как сказал Леха, самый крупный окунь подходит, для этих мест, под кило, и чаще всего осенью и зимой. Завидую, столько лет езжу сюда, а на дамбу не ходил, уж больно далеко, час на веслах. Леха – опытный капитан. Он здесь уж лет двадцать за штурвал держится, островитянин. Он один из немногих, у кого на Островке частный дом, еще шесть или семь частных домов, а так все база. Леха говорит, что живет от поездки к поездке в город. А так все работа, он и на сторожевике, и на кране, и в кафе. Спрашиваю: «А на зимнюю ходишь?» «На зимнюю хожу, а на летнюю нет. Как посмотрю на воду, так все работа». Вот тебе и романтика, ты сюда, на романтический остров, а человек отсюда, в город, в цивилизацию. «Корюшку ловим, окушка гоняем». Сам знаю, а разговор за жизнь, под чаек, приятно поговорить. Корюшка здесь мелкая. На килограмм штук тридцать пять — сорок, но много. Была рыбалка, когда Лучок 240 штук поднял. Слух прошел уже днем. Так ему на Южный пляж, километров пять от базы, местные и щи приносили, и курочку гриль, наливали, вот такое здесь рыбацкое братство бывает. Леха рассказывает, как экскурсии по островам устраивает, на сторожевике, летом, когда тут много отдыхающих. Даже финны приезжают, просят к тому или иному острову доставить, там, мол, дедов фундамент, бабкин сад. И вправду, сам видел. Идешь по какому-нибудь острову – настоящий лес: березы, сосны, мох, трава, а тут, среди леса, рядом с фундаментом, кусты смородины или тюльпаны. Столько лет прошло, а растут. Финны просят к тому или иному острову подойти. Леха – капитан опытный, но экскурсии не любит; корабль большой, вроде бы и подхода к острову не видно, там водоросли, там линия тростника, а какой-нибудь финн показывает – три метра вправо, пять влево, глядишь, сторожевик и к самому острову пришвартовывается, и на высоком травянистом берегу прослеживаются очертания каменного причала, и фарватер, как оказалось, есть. Сидим хорошо. Приходит Слава, местный водитель, он тут на довоенном ЗИЛе отдыхающим вещи развозит. Слава — заядлый рыбак, живет на Острове лет девять, а к рыбалке интерес не пропал. Говорим о майской ловле красноперки. О, какая тут красноперка! Между Передовиком (Островком) и Крепышом есть протока, и мосток, сейчас протока вся заросла тростником; со стороны Высоцка в протоку, может быть, и войдешь, а вот к базе не выйдешь, тростник, тростник, тростник. Слава говорит, что при финнах протока была судоходная, а мост разводной, Леха кивает. Баржи из Высоцка на Петровский фарватер по протоке выходили, а там к Подборовью (у Выборга) или к островам современной Финляндии. Так вот, в протоке живет большая красноперка. Глубина в протоке теперь уже двадцать – семьдесят сантиметров, шириной (открытая вода) метров десять. Помнится, по весне, в мае – начале июня, мы с Машильдой довольно таки часто не брали лодку, а шли на мосток, и там рыбачили; рыба кишит в протоке, а вода в протоке прозрачная, в погожий день все насквозь видно, все водоросли и камни, стайки рыб. С мостка идет веселая рыбалка – красноперка, плотва, окушок, подъязик, но рыбки не крупные, все пятьдесят – сто граммов, редко-редко ловилась до трехсот. Рыба ловится вприглядку. Смотришь с мостка не на поплавок, а на то, как рыбешки атакуют червяка или опарыша. Красноперка интересней всех атакует. Три-четыре рыбки примеряются, пробуют червячка, вот одна подбрасывает наживку с верхней губы сантиметров на десять-пятнадцать, как в волейбол, другая подхватывает, играют. И тут третья вылетела и взяла, у всех увела, резко повела в сторону, и поплавок пошел, тын-тын-тын, как обычно идет, когда не видишь рыбку. Есть, засеклась, классно! Стоим как-то, ловим, а тут поле тростника в человеческий рост зашуршало, и выходит к мостку Слава с удочкой и ведром. В ведре одна к одной красноперки – по пятьсот-семьсот граммов, мелкой вообще нет, и несколько подъязков вровень. Вспомнили мы это, я наливаю Славе, а тот говорит: «Тащишь ее с тридцати сантиметров, плюхи, брызги, но другая не уходит, стоит, ждет, когда булку подбросишь, а вот хрустнешь тростником, все в разлет, и нет рыбалки». Вспомнили, посидели до двух ночи, Леха зевает, завтра в рейс. Посидели, пора и честь знать. А как не хочется уходить, вроде, бежал из города, от суеты, людей, чтобы одному побыть, а тут на общение тянет, не хочу на дачу, в пустой номер. «Еще по пятьдесят?» — «Давай». Вышли на улицу. Тут же пристань, два сторожевика стоят, Лехин и Серегин, ветер стих, небо чистое, все в звездах. Эх-ма, как хорошо! Как жить-то хорошо! «Слава, приглашаешь на майскую красноперку?» — «Приезжай». И ладно. И хорошо. Здесь меня ждут, мне рады. Можно и спать.

05 октября 2002 года, суббота. Поставил будильник на семь. Сегодня, к десяти, приедут Артем и Степан, с женами. Надо выйти пораньше, и к их приезду наловить щук. Проспал, опять проспал, все четыре дня заводил будильник на семь, а просыпался в девять к завтраку. Вот жизнь! В девять на завтрак, кашка там, бутерброды, чай, потом рыбалка, потом к двум на обед, кормят на отвал, и добавку дают, потом опять на рыбалку, к семи тридцати на ужин, а потом долгий осенний вечер. Можно на кровати поваляться, посмотреть телевизор, финский канал, можно в кафе сходить, поговорить с островитянами, можно в баню, или рыбку закоптить или шашлыки сделать на грузовом причале.

Приехали парни, и сразу в море, на то место, к скале, где у меня в среду была рыбалка. Я со Степаном, Артем один. Говорю Артему: «У тебя есть танцор, зеленый, заглублением на два с половиной. Сейчас отлив, самое то». Артем упирается в заброс, вертушки, незацепляйки, все броски к тростнику. «Артем, в тростнике рыбы нет, она на грядах, в травке, в полводы, но только не в тростнике». Не верит, упирается. Полный ноль. Мы со Степаном — вдоль финского острова, от пограничного столба к окончанию скалы. Танцор, Перч, одни зеленые, проверено, но рыбалки нет. Хочу, чтобы парни поймали, очень хочу. У нас со Степаном два шнурка на четыреста, и все. Обедаем, Артем заваливается спать. Степан хочет на поплавок, к прикормленному месту. «Лещ подошел?» — «Нет, лещ уже в ямах». Все равно идем. Садимся, результат тот же, останавливаемся на трех килограммах мелкой плотвы, надоедает. Час до заката. Вот и Артем проснулся, блеснит на плесе у первой дачи, окружность плеса – метров восемьсот, усеян камнями, глубина два метра. Мы там же дорожим, просто ходим по кругу, Артем все в заброс. У меня поклевка, резвая. Как дала! Тяну, не крупная, но упирается. На семьсот-восемьсот. Еще круг, еще, темнеет на глазах. Еще одна! Такая же. Перч в заглот, только поводок торчит, оставляю воблера в пасти щуки. Все, на базу. Рыбалка закончена. Хорошо, что парни приехали. Будет вечер, будут шашлыки, поговорим. Артем упирается, бомбит то место, где в прошлые выходные взял щуку на кило, тщетно. Степан сдает лодку, я бегу в столовую за шампурами, возвращаюсь, беру свой пакет с рыбой. На даче обнаруживаю, что одной щуки нет, той самой, что проглотила Перча. Степан говорит, что лодочник крикнул: «Брысь». Жалко, Перч был уловистый. И кота жалко, как начнет есть с головы. Бежим к лодочной станции, выясняем подробности, Паша, лодочник, светит фонариком под мостки у сарая. Гляжу, полтушки, рыбина весом под кило аккуратно съедена с хвоста, как ножом отрезано. Залезаю под мостки на карачках. Моя, с поводком. Паша говорит, что кошка приблудная, их тут очень много, иногда их отстреливают (черт, зачем?), иногда собирают в картофельный мешок и — на материк. Возвращаемся с Перчем, Артем расстроен, ничего не поймал. Дарю ему Перча, уловистого, от всей души.

Грузовой причал. Беседка прямо у воды. В беседке два дощатых стола, деревянные скамейки, электрический свет. Два мангала. Делаем шашлыки, ну там черемша, корейская морковка, помидоры, маринованные шампиньоны, все путем. За беседкой, за линией света, — выколи глаз, ночь. Тут же тростник. Громкий шорох, птичий плач, возня, крики, шуршание в тростнике, все, кто-то кого-то съел, наверно, норка, их тут много, отстрел запрещен. Артем недоволен, хочет свернуть вечеринку, надо спать – завтра на рыбалку. Мы со Степаном упираемся, наливаем, после первой партии шашлыка заново разводим костер, собираем угли, жарим. Общаемся с женщинами, жены Артема и Степана; женщины, непривычно, я за четыре дня одичал. Вот беда-то, Маша — чего не приехала? Ведь договаривались. Не приехала – стало быть, хлопоты. Немного одиноко. Если бы Маша – было бы еще лучше, да ну ладно, спать.

06 октября 2002 года, воскресенье. 6.30. Артем будит: «Саня, вставай». Не могу. Глаза слипаются. Артем заваривает кофе. «Кофе будешь?» — «Буду», сплю, пью с закрытыми глазами. Блин, завтра на работу, какая нафиг рыбалка! Артем настойчив: «Саня, собирайся, я в душ». Сажусь на кровати, глаза не могу открыть, пью кофе. Вчера Степана натаскивал, Артем отсосал, сегодня Артема, надо просыпаться. Чищу зубы, морду под струю, вроде проснулся. Выходим затемно. Берем лодку. Эхолот, спиннинги. Все, идем направо, к Малому Высоцкому, к пограничному столбу, к скале. Ветер восточный, как поменялся вчера, так и идет, но слабый, до трех метров в секунду. Протока у Малого Высоцкого – подветренная сторона. Промеряем глубины, от Передовика до Малого Высоцкого – ровный стол, три-четыре метра, вот Безымянный, тут поинтересней, свал до шести. Вот и та самая грядка. Эхолот показывает восемьдесят сантиметров – метр. От грядки свал – до трех. Разворачиваем дорожку. «Артем, не страдай херней, ставь танцора на два с половиной» – «Он же невзрачный», но ставит. Идем, глубина падает с трех до четырех, потом до пяти, вдоль тростника, по центру протоки – три с половиной. С пяти подъем до двух, у Артема поклевка. Окунь, граммов на триста. Здорово, не часто такие. Разворачиваемся. Перед самой грядкой торможу, все, подматываем. У Артема на подъеме – поклевка, выводит, щучка граммов на пятьсот. Разворачиваемся, от гряды идем обратно, вдоль тростника, проход метров пятьсот, ничего. Еще разворачиваемся, опять нет, еще разворачиваемся, время – десять утра. Эхолот показывает: 0,8 метра – три – четыре – пять – два – пять… Поклевка! Артем судорожно крутит, не получается; катушка Jekson, медленная подкрутка, не торопится, молодец. Вываживает, говорю: «Поднимай». Поднимает ее в верхний слой воды метров за десять от лодки. Брызг нет, медленные водовороты, щука то вправо, то влево, нехотя так. Неожиданно щука пошла в борт, ору: «Выводи, за корму выводи». Выводит. От кормы опять к борту. Беру подсак — есть. Танцор в заглот, орудую утконосами. Щука на два с половиной, приятно, вот и Артем поймал, уже не рыбка, а машина для убийства окуня и плотвы, короткохвостая, тупорылая. Артем садится на банку, закуривает, руки трясутся, это его первая такая. Курим. Щука уже в садке, классно, разворачиваемся, и опять к грядке. Еще пару заходов через это место, но ничего не берем. Переходим протоку, к другой ее стороне, вдоль Малого Высоцкого. Фарватер, по которому ходит сторожевик, проходит метрах в десяти от берега, глубина от южной части Малого Высоцкого вдоль почти всего острова небольшая — три-четыре метра. Дорожим, посматриваем на эхолот. Вот и сваи. Вдоль финского берега на участке метров двести длиной вбиты сваи, старые, черные. И тут же рядом со сваями глубина начинает резко падать до пяти, семи, восьми метров. Не знал, что здесь такая глубина. Точно, финны взрывали, что-то вроде причала было. В этой яме эхолот показывает несколько рыбешек, некоторые у дна, некоторые на шести метрах. Ну не может в такой яме стоять мелочь, ей там делать нечего по определению, ее сожрут. Артем ставит голубого Супер шад-рапа, я – белого японца Ю-зури, красавец, отливает сталью, выгнут, под уклейку. Начинаем ходить над ямой, туда-сюда. Артем хочет на противоположную сторону, он там отличился. Я упираюсь, хочу достать бабушку-щуку из ямы. Вдруг Артем подсекает, есть! Вижу, что не бабушка, по сопротивлению, но все таки – на кило. Идем на заветную артемовскую сторону, и опять на том самом месте Артем достает окуня граммов на сто. Радуюсь за Артема, но, блин, обидно, мои места и ни одной с семи до одиннадцати утра поклевки. Танцор заглублением на три с половиной не хочет работать, нет, работает хорошо, но сегодня не аппетитен. Уходим в другую протоку между Безымянным и Передовиком. Там вчера конкуренты взяли двух щук на полтора и одну на два восемьсот. Но настрой уже не тот, да и уезжать сегодня, ой как не хочется! Щучка граммов на четыреста не радует, а еще больше ввергает в депрессию. Настроение передается шнуру и танцору, и тот на одной из грядок говорит мне «бай-бай». Разворачиваемся, идем к базе. У Артема глаза горят: «После обеда опять в протоку пойдем» — «Нет, говорю, лягу спать». В четыре часа парни берут жен и бегом за лодками, ловить-то часа два, а там час на сборы, и отплытие сторожевика. На лодочной станции поднимаюсь на скалу; скамеечки, пушка девятнадцатого века, а вон Подборовье видно и мыс Форелевый, как на ладони. Яркая осень, безветрие, островки все в солнечной листве берез, деревья еще не облетели, еще тепло, еще бабье лето – любимое время года. А вон парни к протоке гребут, наверняка, жены будут рыбалить. Спускаюсь со скалы и иду к кафе, смотрю на часы, еще полчаса потусуюсь и спать пойду. Кафе открыто, там Леха, заказываю чай и гжелку. На душе кошки скребут: «Пять дней, пять дней, как мало. Позвонить что ли на работу? Что еще на недельку. Нет, выгонят». Не кошки, а щучьи зубы в груди: «сегодня уезжать, уезжать, зж… зж…» Тянет на разговор. Допытываю Леху о разных островках, протоках, как будто цепляюсь за что-то, его рассказ хочу глубоко вложить в память, чтобы потом легче было. Нет, не будет. Как приедешь в город, так весь этот островковский скарб оставишь в темной восьмиметровой яме сознания. А черные сваи как зубы, старые, сточенные. «Леха, а на работу здесь можно устроиться?» — «Возможно, но вот кем? Каждый сезон поваров набирают, иногда разнорабочие нужны, платят копейки, хотя и расход не тот». Не тот. Представляю, как через два-три месяца работы поваром на кухне мне не будут нужны ни лодки, ни протоки, ни танцоры, просто прихожу на дачу и ложусь спать. С другой стороны, наш клуб мог бы сюда приезжать, соревнования провели бы, а? Вижу ухмыляющиеся мины одноклубовцев: здесь крупной рыбы нет, ладожской. «Ладно, Леха, спасибо, до встречи» — «Приезжай» — «Приеду». Беру малек гжелки и иду к третьей даче, все, спать. Остался час, а там собираться. Ноги поворачивают к первой даче, где жил много сезонов подряд с того лета, как восемь лет назад приехал сюда и влюбился в эти места. Первая дача опечатана, уже не сезон. Пустынно. Дорожки, клумбы, качели – все в осеннем запустении. Сажусь у воды, на одну из вытесанных финнами гранитных плит, это небольшая набережная. Вот сюда приехала Маша и сказала, что будет моей женой, и фотография ровно с этого места есть, а еще мы провели здесь двухнедельный отпуск после свадьбы, а вон на той линии тростника она поймала свою первую двухкилограммовую щуку, я знаю, там камешек под водой и куст водорослей. А помнишь, отпуск с Лучком, я тогда драл килограммовых щучек каждый день, а Лучок злился, у него не получалось. Зато он на леще оторвался, на бортовую, на семиметровой яме у Петровского фарватера. Я двух взял, а он шесть, ровные такие, под кило. И грибной год тогда был, ходили-ходили по камешкам, поросшим мхом, — не густо, глядь, девчонки под осыпавшимися елочками на карачках ползают, а елки плотно так стоят, ну мы тоже на карачки, под елочки, а белых там видимо-невидимо, ползаешь по шляпкам, давишь. Потом Лучок без меня поехал, и поймал свою щуку на пять кило, после двух недель жары и полного отстоя, за два часа до отхода катера; наверно, Ирка уже вещи паковала, а он тут с такой щукой, счастливый. А свой день рождения здесь, помнишь? 19 октября. Я прикатил за пять дней, и к приезду друзей поймал четырнадцать щук, две потянули за три килограмма. Сторожеквик шел тогда по фарватеру в темноте, и я услышал веселое пьяное пение с берега в Бодборовье. Тридцать человек приехали ко мне, я накормил друзей копченой щукой, а еще нашинковал таз корейской морковки, и грибы в ведре отварил, помню, плютеи и подберезовики шли, со сметанкой и кетчупом, эх! В ночь с субботы на воскресенье накатил шторм, и мощный прилив. Пока мы делали шашлыки на грузовом причале, беседку начало затапливать, мы снялись и сели под какую-то черепичную крышу в лесу, там жгли костер и пели песни. В ту ночь ветер повалил несколько электрических столбов, и на Островке не было света. Стихия бушевала. А на утро был полный штиль, и высокая вода; неверно, метра на два поднялась, и такой же яркий, теплый осенний день. И мы сразу же рванули на рыбалку. У меня есть фотография, я стою у первой дачи с лещами на полтора и два кило, их сюда высокая вода занесла. Вот оно, то место. Место то, да я другой. Как смириться с тем, что все это прошло? Зачем мне груз этих воспоминаний, если сейчас он не дает ни покоя, ни надежды, что все вернется на круги своя и я заполню этот темный восьмиметровый провал в душе осенним солнцем и штилем. Я не знаю. Хочется верить, что Островок, эта северная природа со скалами, поросшими мхом и растущими на них соснами, эти протоки и гряды, запомнят меня, и всякий раз я смогу вернуться сюда без тени в душе, и Островок примет меня. Я буду встречать друзей, и ловить килограммовых щук и лещей, и слушать эту тишину, перешептывание вод Выборгского залива, низкорослых северных сосен и берез, и холодного восточного ветра с Баренцева моря, завывающего: домой, домой.

08 октября 2002 г.

Фотографии:

4.
Выборгский залив.
Причал в Высоцке.
Сюда заходят шведские и финские шхуны. У причала свал с двух до шести метров. В июле и августе на свале хорошо берет окунь на блесну Мастер.

5.
Сторожевик,
Курсирующий от Высоцка к Островку (о.Передовик), ведет пантон.

6.
Пассажиры на пантоне.

7.
Малый Высоцкий остров,
Арендованный финнами при Хрущове на 49 лет. Разрушенный причал. На острове дома, фундаменты, каналы, крепость, но финны здесь не живут.

8.
Справа остров Передовик (Островок), а дальше Безымянный с пограничной вышкой. За Безымянным – Малый Высоцкий.

9.
Причал. На острове Передовик Алина и Миша, мои дети.

13.
А это Беседка на грузовом причале. Здесь мы делаем шашлыки. Иногда прилив такой, что вся площадка в воде.

14.
Причал на Островке. Машильда и я. Я еще не знаю, что Маша станет моей женой. Корпоративный отдых. Сбор банковских сотрудников.

15.
А вот в субботу шашлыки. Лучок (по центру).

16.
Тут же, у Беседки, Большой камень. Пока одни едят шашлыки, другие ловят рыбу. Лещевое место.

17.
Но бывает и так: с рыбами опоздали на ужин, не замариновали шашлыки. Глубокой ночью разогреваем на углях вареные яйца.

18.
Налево, от острова Черный, то самое место. А здесь у камешков, мы с Лехой Яковлевым драли шнурков на атомы и гномы.

20.
Остров Передовик. Сбербанковские соревнования на ловле белой рыбы на скале. Лучок и Фима со спины.

22.
Тусовка у столовой.

23.
На третьей даче.

24.
Моя дочь Алина и местный островковский кошак, пойман. Их там много. Время от времени их отлавливают и вывозят на материк.

25.
Желтые ирисы. Остров Фруктовый.

26.
Вот такие камни у воды.

27.
На килограмм. Островковский стандарт. Остров Фруктовый.

28.
Такие здесь ловятся часто. Интересно, за четыре года какой она выросла?

29.
Высоцкий форватор. Июнь. На судака. 6-12 удочек по бортам. Ящик пива. Леска 0,3-0,4. Крючок № 9. Поплавки с полкулака. Нашивка – уклейка. Сидим, пьем пиво, считаем поплавки. Раз, два, три… Четвертого нет… Тащи!

31.
19 октября 1997 года. День рожденья на Островке. 30 друзей из Сбербанка приехали ко мне.

32.
За пять дней я поймал 14 штук. Две из них потянули на три кило. Я готовился ко дню рожденья.
Перед копчением. Если на решетку положить папоротник, то щуки не примерзнут к решетке.

33.
Рыбаки. Копченые щуки.

35.
Ну, за рыбалку!

36.
19 октября 1997 года, Машильда, приехав на Островок, говорит: «Да. Я буду твоей женой».

37.
Золотая осень на Островке.

39.
Наводнение, грузовой причал уже затоплен. Пережидаем шторм под черепичной крышей
в лесу. Поем песенки.

41.
После шторма в бухту пришел лещ на полтора и на два кг, поплавок.

43.
Рыба-филе с сальцом в исполнении казака.

45.
Сбербанк. Островковский лещ на кило. И мои бортовые удочки. И мои девочки.

51.
Советский. Островок казан, в 20 км с VDA за седукой. Колебалка Гном в работе.

52.
Это тоже рядом с Островком. Щербаково. Июньская ловля леща.

63.
Протока между островом Передовик и Крепыш. Здесь, с мостика, мы ловим майскую расноперку.

65.
Лодочная станция. Сплошной камень. Пушка XIX века.

66.
Штиль. Мы у острова Черный.

67.
Вот таких можно натаскать килограммов пять за полдня.

68.
Маша работает, а я читаю газету.

69.
Первая Машина щука на 2 кг.

70.
Причал у первой дачи. Гранитные плиты, выложенные финнами. Щука на 2 кг.

72.
Вот такие тут водятся окуни. Пойман на колебалку . Гном, зверь.

73.
То самое лещевое место у острова Черный. Я стою в тростнике. Справа бухта с большим обилием водорослей, слева – струя. Лещ посется на границе струи и водорослей. Глубина 2 метра.

74.
Островковский подлещик. 700 граммов.

75.
На сторожевике. Домой, домой.

76.
Остров Передовик. Закат.

80.
Дикая собака РУ (Руна). Помойный скотч-терьер, наша рыбацкая собака.

81.
Вот и все. Пока.